Продолжение 4

Чарльз Буковски.
Второй сборник стихов Чарльза Буковски, опубликованный уже после его смерти.
Вспышка молнии за горой (The Flash of Lightning Behind the Mountain)

ЧАСТЬ 4

Зачем убивать столько рождественских елей,

Чтоб отметить один-единственный день рожденья?

В этой комнате новой

Одиноко сижу в этой комнате новой, очень похожей
На все прочие комнаты, где я сидел раньше — стопки бумаги,
какие-то письма,

Фантики от конфеток, расчески, журналы старые,
Газеты столетней давности и прочий хлам безнадежный,
раскиданный там и сям.
Я совсем не стремлюсь к беспорядку — он просто однажды
возник,
Да так и остался.

Никогда не хватало времени на уборку —
Вечно то нервные срывы, то утраты, жестокий подсчет
Нелепостей
И ошибок.
Нас пригвоздили к куче забот повседневных —
И иногда случаются дни, когда не хватает сил
Даже за газ заплатить, ответить на грозные письма налоговой
службы
Или вызвать специалиста по борьбе с насекомыми.
Я сижу в этой комнате новой, а проблемы мои — все те же:
Никогда я не мог ужиться ни с женщиной, ни с мирозданьем.

Всегда — только боль, посыпание ран солью
Самоуничиженья,
Раскаяния, сожаленья.
Я сижу в этой новой комнате наверху, но в похожих комнатах
жил я
Во множестве городов, и теперь, когда прошлые годы
унеслись во мгновение ока,
Я сижу здесь с тем же упрямством, что и тогда,
И чувствую то же, что и когда был молод.

В комнатах и тогда, и теперь лучше всего по ночам:
желтоватый свет
Электрической лампы, мысли, работа. Все, в чем когда-нибудь
я нуждался —
Место, где можно укрыться от грохочущей глупости мира.
Я с чем угодно справлюсь — лишь предоставьте мне, пусть
нечасто,
Пусть ненадолго, избавленье от этих кошмаров.
И боги, спасибо, пока что
Его мне даруют.

И вот я сижу в этой комнате новой, сижу одиноко
В этом плывущем в дыму, сумасшедшем пространстве,
Я вполне доволен сим полем брани, и стены, друзья мои верные,
Вновь мне раскрывают объятия.
Сердце мое давно не в силах смеяться — но порою еще
способно

Улыбнуться желтому этому свету:
Надо же, путь столь долгий пройти —
Чтоб снова сидеть одиноко
Наверху, в этой комнате новой!

Писать

Ты внутренне улыбаешься
От уха
До уха,
Слова так и прыгают
С пальцев

На клавиши,
Такое вот
Волшебство цирковое:
Ты сам и клоун, и укротитель,
И тигр.
Ты — то, что ты есть,
Покуда
Слова
Сквозь горящие обручи скачут,
Совершают тройные сальто,
Перелетают
С трапеции на трапецию
И обнимаются
Со слонами,
Покуда
Стихи возникают —
Один за другим,
Они падают
Прямо на пол,
Становится жарко и славно,
Часы летят незаметно —
А потом все кончается.
Ты отправляешься в спальню,
Падаешь на кровать
И спишь своим праведным сном,
Ибо здесь, на этой земле,
Жизнь наконец прекрасна.

Стихи — это то, что случается,
Если больше
Ничего случиться не может.

Человеческая природа

Это длится довольно уже долго.
На ипподроме, в кафе,
Где я покупаю кофе,
Есть молодая одна официантка.
«Как поживаете?» — спрашивает она.
«Выигрываю недурно», — я отвечаю.
«Выиграли вчера?» — спрашивает она.
«Да, — отвечаю, — и позавчера тоже».

Уж не знаю я, в чем тут штука,
Но кажется, мы с ней — несовместимые личности.
И в разговорах наших мелькает подспудно
Враждебная нотка.

«Вы, похоже, единственный здесь,
Кто постоянно выигрывает», —
Она говорит
И глядит на меня сердито.

«Да неужто?» — я отвечаю.

Вот что действительно странно
В этой истории — в дни,

Когда я проигрываю,
Ее почему-то в кафе не бывает.
Может быть, у нее — выходные? А может,
Ее переводят в другой филиал?

Она ставит тоже. Проигрывает.
Проигрывает непрестанно.
И хотя мы с нею — несовместимые личности,
Мне ее жаль.
Я твердо решил: когда мы встретимся снова,
Я ей скажу —
Проиграл.

Сказано — сделано.
Она спросила: «Ну, как дела?»
Отвечаю: «Боже, в толк не возьму,
Как случилось, — но я проигрывал снова и снова,
На какую лошадь ни ставил —
Последняя приходила!»

«Правда?» — она вопросила.
«Правда», — я отвечал.

Сработало.
Она опустила глаза
И выдала мне улыбку, широчайшую из всех,
Какие случалось мне видеть.
Этой улыбкой ее мордаху чуть не разорвало!

Взял я свой кофе, оставил ей
Хорошие чаевые —
И пошел проверить табло тотализатора.

Да, сдохнуть бы мне в пламени и огне катастрофы
На шоссе — она бы, наверно, неделю
Была довольна!
Тут я отхлебнул кофе.
Что за дела?
Она мне набухала черт знает сколько сливок!
Она же знает — я пью только черный!
Видать, от восторга
Совсем забыла...

Вот стерва!

Да, ложь наказуема...

Записки

Слова — словно кровь, слова — как вино, слова
Рвутся из губ погибших наших любимых.

Слова — словно пули, слова — точно пчелы, слова
Для красивых смертей и отвратительных жизней.

Слово сказать — словно надеть рубашку.

Слова — как цветы, слова — словно волки,
Есть слова-пауки и слова —
Голодные псы.

Слова — как мины,
Заложенные на страницах,
Как пальцы, нащупывающие подходы
К немыслимой горной выси.

Слово — как тигр, что клыками
Жертве взрезает горло.

Слово сказать — словно в ботинки влезть.

Словами разносят стены — вернее,
Чем пламенем или землетрясением.

Дни юности были милы, дни зрелости — слаще,
Но ныне —
Прекрасней всего.

Слова меня любят. Слова
Избрали меня когда-то,
Выделили из стада.

Теперь как Ли Во я плачу,
Смеюсь — как Арто,
Ну, а пишу — как Чинаски!

Демократия

Проблема, конечно, кроется не в самой Демократической
системе,
А в частицах живых, из которых
Демократическая система и состоит.

Взгляните на любого из встреченных вами на улице —
Мужчину ли,
женщину,
Первого, третьего,
Четвертого, сорокамиллионного —
И вы
Немедля поймете,
Почему для большинства из нас
Демократия
Не срабатывает.

Хотел бы я отыскать секрет исцеления
Для шахматных фигурок, что мы зовем Человечеством...

Нас не спасли уже все возможные виды
Лекарств политических —

И все ж мы по-прежнему
Так глупы, что лелеем надежду —
Вот это,очередное,
НОВОЕ средство
Сумеет спасти нас,
Считай, от всего.

Дорогие сограждане!
Проблема не скрыта
В Демократической системе.

Проблема — в вас.

Красник

С Красником познакомился я на почте.
Как бывает во всяком месте
Тупого труда и людского страданья,
Знакомство вышло нелепым, глупым
И безобразным — такие люди
Частенько ко мне липнут.

Красник без остановки твердил о своем величье —
Похоже, велик он был абсолютно во всем.
Ум его был блестящ, а дух — благороден,
Он собирался вскоре создать величайший
Роман или пьесу Америки.
Он обожал Бетховена, гомиков ненавидел,
Был (говорил он) крут в драке, но лучше всего,
Великолепней всего — был, конечно же, в сексе.
О, он заводил баб!

Вообще-то, если смотреть на расстоянии, Красник
Был совсем недурен — только я его редко видел
На расстоянии. А если даже и видел —
Он немедля бросался ко мне (заступал он на час позже).
Мы, служащие, сидели на табуретах,
Сортировали письма,
И он начинал:
«Слышь, чувак! Какой мне вчера минетик сделали —
Ну, прям профессионально! Сижу я, значит,
У Шваба, пью кофе, пончики ем,
И тут...»

И таким вот манером беседовал Красник со мною часами.
Когда я возвращался с работы —
Все тело, помню, немело
От боли его трепотни. Я шел еле-еле,
С трудом заводил машину.
Ну, если вкратце, я скоро уволился с почты,
А Красник остался.

Не уверен, конечно, что это был именно Красник,
Но однажды я встретил на скачках кого-то
Похожего на него. Тот стоял, перегнувшись через ограду,
И постоянно дергался. Программка скачек
В руках у него ходуном ходила. Я поскорей отошел —
Такой человек может выиграть, поставив на три к пяти,
А потом свалиться с ограды!

Адский клуб 1942 года

Следующая бутылка — вот все,
Что имело смысл.
К чертям жратву
И к чертям квартирную плату —
Все проблемы

Решала бутылка.
А уж коли вдруг удавалось добыть
Две бутылки, три иль четыре —
Жизнь вообще становилась прекрасна.

Это входило в привычку,
Становилось способом жить.

Где ж нам добыть эту
Следующую бутылку?
Мы становились изобретательны,
Дерзки и хитроумны.
А иногда нам вообще отшибало мозги —
И мы шли работать, аж дня на три-четыре,
Иль на неделю.

Мы заниматься хотели только одним —
Сидеть, трепаться
О книгах и стилях литературных
И разливать по стаканам
Вино.
Вот единственное,
Что имело для нас значенье.
Ну, ясно, вдобавок
Бывали еще приключенья —
Чокнутые подружки и мордобои,
Злющие домовладельцы и копы.

Мы жили на алкоголе,
Безумии
И разговорах.
Когда нормальные люди
Считали минуты,
Мы частенько не знали даже,
Какой нынче день или месяц.

Круг наш был тесен и невелик,
Мы все — очень молоды,
Наш состав постоянно менялся:
Кто-то исчез в никуда,
Кого-то призвали,
Иные погибли на фронте —
Но вместо них приходили
Новобранцы другие.

Это был Адский клуб,
Ну, а я —
Председатель его бессменный.

* * *
Теперь я пью в одиночку
В тихой комнате на втором этаже,
С видом
На гавань Сан-Педро.
Неужто же я —
Последний из уцелевших?
Призраки прошлого в комнату тихо вплывают
И уплывают снова,
И я с трудом узнаю их лица.
Они глядят на меня,
Высовывают языки...
Я им салютую стаканом.
Я достаю сигару,
Подношу ее кончик
К огоньку своей зажигалки,
Затягиваюсь поглубже —
Легкий дым голубой
Поднимается ввысь,
А в гавани раздается
Гудок
Пароходный.

Все это смотрится славно, и я, как всегда,
Удивляюсь —
Да что ж я
Делаю здесь?

«Венгрия», Девятая симфоническая поэма Ференца Листа

Да, знаю, я написал много стихов —
Но это не из тщеславия, это скорее
Просто что-то, что надо делать,
Покуда жизнь проживаешь,

И если даже средь сотни стихов плохих
Я смог создать
Хотя бы одно хорошее,
Все равно, не считаю, что терял свое время зря.
К тому же мне нравится стук пишущей машинки.
Есть в нем профессиональное что-то —
Даже если
Ничего
Толком не получается!

Писать — это все, на что я способен.
Я весьма высоко ценю произведенья
Великих классических композиторов — так что,
Когда работаю, слушаю их постоянно
(И когда наконец-то выходит хорошее стихотворенье —
Уверен, я очень многим обязан
Именно им).
А сейчас я слушаю композитора, что умеет
Уносить меня прочь из этого мира —
И внезапно становится глубоко наплевать,
Жив я иль мертв, заплатил ли за газ или нет,
Я хотел бы слушать и слушать,
Хотел бы
Приемник прижать к груди, чтоб частью музыки стать.
Со мною такое случается часто — и жаль, я не в силах
Поймать то, что слышу,
И в эти стихи
Вписать.
Увы.
Не могу.
Только одно и могу — сидеть здесь и слушать,
И печатать жалкие, маленькие слова —
В такт
Чужому величью
Бессмертия.

Но вот — закончилась музыка.
Я на руки свои смотрю.
Машинка
Умолкла —
И становится тут на душе
Разом и здорово очень,
И очень скверно.

Разгрузка товаров

Я закончил
Свою девятичасовую смену —
Кладовщик в магазине,
Зеленый халат,
Я катил свою тележку с товарами
Туда и сюда по переполненным залам,
Терпел тычки продавщиц-невротичек
И покупательниц злобных.
И когда я вернулся домой, в нашу квартиру,
Ее там не было.
Снова.

Я отправился в бар на углу.
Там она и сидела.
Она подняла глаза — и мужики
Так и брызнули в стороны от нее.

«Тихо, Хэнк», — сказал бармен.

Я сел с нею рядом.
«Ну, как оно?» — я спросил.

«Послушай, — сказала она, — я
Здесь совсем недавно».

«Мне пива», — сказал я Бармену.
«Прости», — сказала она.

«За что же? — спросил я. —
Это славное место. Захотела зайти —
Я тебя не виню».

«Да что с тобой? — спросила она. —
Пожалуйста, не сходи с ума».

Я медленно допил свое пиво,
Поставил стакан и вышел.

Вечер был великолепен.
Я оставил ее в точности там же,
Где и нашел когда-то.
И хотя ее платья еще висели в моем шкафу,
И, ясно, она собиралась прийти за ними,
Все было кончено.
Все. Я с этим покончил.

Я отправился в бар другой,
Сел и спросил пива,
Понимая —
То, что когда-то считал я тяжким,
Оказалось вдруг очень легко.

Я получил свое пиво и отхлебнул.
И пиво это на вкус оказалось лучше любого,
Что пил я
За долгие два года, прошедших
Со дня нашей первой встречи.

Тренер лошадей из Саратоги

Это случается, если я просто
Тихонько себе стою и наслаждаюсь жизнью,
Случается снова и снова...
Кто-то подходит и заявляет:
«Привет, а ведь мы знакомы!»

Говорят они
С чувством и удовольствием,
Ну, а я-то в ответ:
«Нет-нет, вы просто
С кем-то меня спутали!»
Но они так настойчивы —
Мне их не провести:
Я сидел на рецепции
В доме отдыха во Флориде,
Я был тренером лошадей
В Саратоге, работал кондуктором
В Филадельфии,
А может, играл в каких-то
Малоизвестных фильмах.
Я улыбаюсь, сам не желая.
Мне это нравится.
Приятно быть самым обычным
Старикашкой,
Представителем расы людской,
Славным таким стариканом, который
Все еще трепыхается...
Но поневоле приходится объяснять —
Нет, вы ошиблись, я совершенно не тот.
И я ухожу,
А они смотрят мне вслед —
Смущенно и подозрительно.

Странно, однако, если
Я просто стою,
Не наслаждаясь жизнью,
Мучусь заботами повседневными,
Переживаю о неприятностях мелких, —
Никто не подходит ко мне, и никто
Не принимает меня за другого.
Толпа — она чувствует тоньше,
Чем можно
Себе представить, —
Приливы,
Отливы,
И жизнь,
И смерть.

Время идет,
И мы меняемся с каждым мигом —
К лучшему или нет.
А люди
(Ну, точно, как вы или я)
Любят время успехов,
Огонь в глазах,
Вспышку молнии
За горой.
Совершенно точно известно —
Человека
В совершенном отчаянии
Никто
Никогда
За другого не примет.
Так что —
Пока ко мне
Подходят
И путают с кем-то,
Живым и здоровым,
Смею надеяться,
Что в неком глубинном смысле
Я тоже
Жив и здоров...

Шестидесятые?

Не очень-то много
Я помню
О шестидесятых.
Я работал на почте,
В ночную смену,
По двенадцать часов...

Но, помню,
Однажды
Мой друг
Привел меня в гости
К приятелю своему.

Дом его
Выглядел странно —
Его раскрасили
В красный И желтый,
Зеленый и ярко-синий.

Яркие пятна
И линии
Разбегались
Во все стороны
И накладывались друг на друга
Очень психоделично.

В доме было
Полно народу.
Люди лежали,
Почти что
Не шевелясь.

Казалось,
Все они спали,
Хотя было рано —
Всего-то Час ночи.

«Это —
Прекрасные люди», —
Сказал
Мой друг.

«Да, — я ответил, —
Многие девушки
Правда
Смотрятся очень даже».

Ощущая себя
Жутко умным,
Я подошел
К самой красивой.

У нее были длинные
Светлые волосы
И практически
Совершенное
Тело.
Она,
Растянувшись,
Лежала
На диване
Рядом с камином.

Я легонько
Ее потряс.

«Эй, детка,
Как ты
Насчет потрахаться?»

«Мира тебе, брат, —
Отвечала она, —
Как-нибудь
Не сегодня».

Мы прошли
Через
Весь дом.

Я у друга
Спросил:
«Как могут
Спать
Эти люди,
Если тут
Так орет
Музыка?»

Он рассмеялся:
«Ну
Ты и квадрат!»
Мы ушли,
Вернулись
К нему.

Мы сидели,
Трепались —
А супруга его
Создавала
На кухне
Керамические Шедевры.

Ночь
Я провел
У них
На диване,
А утром
Ушел восвояси.

Недели
Так три
Спустя
Я снова
Встретился
С другом.

Я проезжал
На машине
Мимо дома,
Где видел тогда
Блондинку,
Лежавшую
На диване.

Теперь
Этот дом
Был покрашен
В серый —
В серый и белый.

Я
Отправился
В гости
К другу.
Супруга его
На кухне
Создавала
Коллажи.

Мы выпили,
Повторили,
Выпили снова,
И я спросил:
«Что случилось
С тем домом,
Что дальше
По улице?»

«Они уж слишком
Бросались в глаза, —
Отвечал он, —
Им
Сели на хвост».

«Этот
Серо-белый окрас, —
Сказал я, —
Далеко
Не такой
Красивый».
«Это точно», —
Он отвечал.

Мы взглянули
Друг другу в глаза.
«Они б
Его
Лучше покрасили
В серый
И голубой», —
Сказал ему
Я.

Опыт

Она утверждала,
Что объездила целый мир,
Что побывала
Везде где можно,
Говорила, что знает
Кучу известных людей,
А кое с кем из них
Даже спала.

Она
(Утверждала она)
Перепробовала
Все на свете.

Мы поужинали
В японском ресторанчике по соседству —
И я спросил,
Хочет она
Что-нибудь выпить?

Она пробежала глазами
Меню
И сказала — пожалуй,
От сакэ
Она не откажется.
Нам принесли
Напиток.
Она подняла
Свою чашку,
Отхлебнула —
И поставила
Тут же
Назад.

На лице ее было написано отвращенье.

«Что такое?» —
Я вопросил.

Она отвечала:
«Почему
Эта штука —
ГОРЯЧАЯ?!»

Наконец-то я знаменит

Я выключаю посадочные огни и спускаюсь
На дорогу, где ждет толпа.
Ну, мать его, и фарс — но пройти
Через него придется.
Самолетик катится и останавливается.
Я спускаюсь в толпу —

Вспышки в лицо, камеры включены.
На ходу
Я отвечаю на все вопросы.
Пожалуй, меня ничто не заботит всерьез.
Я сквозь толпу продираюсь.
Они меня заставляют ощущать себя важной персоной.
Господи Боже, им что — больше нечем заняться?
Молодая девица кричит и кричит мое имя.
Посылаю ее жестом.
Где эта шлюха была, когда я
Жил на дешевых сосисках?

Наконец прорываюсь к своему лимузину.
Там сидит уже пара девчонок.
Ну и черт с ними.
Там кто-то сидит еще —
Как зовут его, я забыл.

Он подает мне стакан.
Вот так-то лучше!
Я говорю шоферу:
«Валим отсюда на хер!»
Мы отъезжаем.

Парень, который мне подал стакан, говорит:
«Мы записали вас на участие
В шоу Леттермана, на завтрашний вечер».
Я допиваю стакан.
«Мать вашу, я не поеду!»
«Но ведь это — национальный телеканал!»
«На хер его! Налей мне еще выпить!»

Мы на шоссе выезжаем.
Едем куда-то.
Ко мне? В отель? Понятия не имею.
Одна из телок мне задает
Какой-то глупый вопрос.
Ответить не озабочиваюсь.

Все люди — глупы. Это глупый,
Четырежды глупый мир.
Я одинок.
Второй стакан осушаю залпом.

«Останови тачку! — кричу я шоферу. —
Я сам поведу!»

«Но, сэр, ведь мы — на шоссе!»

«Останови, твою мать, тачку!»

Никто мне не отвечает.

Кто-то — мужик или телки — болтает
Про национальный телеканал.
Шофер косит глазом через плечо.
Тормозит. Вылезает.
Мне открывает дверцу.
Я выхожу из машины.
«Вот ты, — говорю я ему, —
И садись между этими шлюхами!»

Он делает как велели.
Я сажусь за руль, завожу машину
И встраиваюсь в движение.

Долгий и тяжкий был месяц.
У лимузина — огромная мощность.
Круто!

«Эй, кто-нибудь там, налейте еще!» —
Кричу я сидящим сзади.

Долгий был месяц,
Ох, долгий.
Надо ж хоть как-то
Развеяться!

Интересно, а понимает ли кто-то еще,
Каково это —
Быть одному на самом верху?

Столик на девятерых

«Хичкок, столик на девятерых!» —
Закричал кто-то.
И вот они появились — Боже ты мой,
У кого-то ширинка расстегнута, у кого-то
Рубаха уже навыпуск,

Пиджаки — внакидку на плечи,
Ржут и рыгают — девять парней
Выбрались провести вечерок!
Усевшись, они немедленно принялись
Колотить по столу, требуя выпить.
Пока остальные лупили в стол,
Один
Оскорбил официантку грубо.
Наверно, им показалось смешно, раз они
Прямо ВЗОРВАЛИСЬ СМЕХОМ - таким,
Что двое
Чуть не свалились со стульев.
А потом кое-кто из них встал
И стал хватать стаканы с соседних столиков
И залпом глотать напитки —
К изумлению посетителей прочих.
Потом еще один стал исполнять стриптиз:
Сбрасывать шмотки
Под аплодисменты дружков.
Он быстро разделся до самых трусов —
В красный и синий горошек.
Да уж,
эти ребята и впрямь
ХОРОШО ПРОВОДИЛИ ВРЕМЯ!
Посетители стали
Кричать им:
«УБЛЮДКИ!»
«ЗАТКНИТЕСЬ И СЯДЬТЕ НА МЕСТО!»
«УБИРАЙТЕСЬ ОТСЮДА!»
Но они, похоже, не слышали ничего.
Им принесли напитки,
Тогда они принялись
Орать официантке:
«МНЕ - СЕДЛО БАРАШКА
ПОД ЯБЛОЧНЫМ СОУСОМ!»
«МНЕ - ЛОСОСИНУ НА ГРИЛЕ!»
«А МНЕ - ТВОЮ ЗАДНИЦУ НА ТАРЕЛКЕ!»
«А МНЕ...»

Когда внезапно явилась полиция,
Парень в трусах в красный и синий горошек
Встал и сказал:
«В чем дело-то, коп?
Мы просто развлекались.
Что не так, черт возьми?»
«Да, — добавил один из его дружков, —
В чем, черт возьми, дело?
Мы просто развлекались».

Тут вдруг погас свет.
Женщины закричали.
В темноте заскрипели стулья —
Люди стали вставать из-за столиков.
Снаружи взвыли сирены.
Компания из-за столика на девятерых
Через заднюю дверь бросилась на стоянку,
Повскакала в свои машины
И резво рванула к воротам.
Полицейские в толк не могли взять, кто есть кто,
У кого какая машина.
Парень в трусах в красно-синий горошек
Умчался первым —
На желтом кабриолете.
Копам кой-как удалось остановить машины две-три,
Причем все — не те, что надо.

Ресторан — один из лучших на весь город —
Имел колоссальный успех — финансовый и рекламный.
Он был одним из особых мест
В дорогих кварталах,
Где любили ужинать
Знаменитые, талантливые и богатые —
Там порою они
Позволяли себе
Слегка
Оторваться.

Он ко мне повернулся спиной

Я там работал четырнадцать лет —
Все больше в ночную смену,
По одиннадцать с половиной часов.

И вот однажды на скачках
Ко мне подошел мужик.
«Привет, чувак, — он сказал мне. — Ну, как ты?»
«Привет», — я ответил.
Я не помнил его совершенно.
Нас, служащих, в здании том
Было тысячи три иль четыре.

Он продолжал:
«А я все думал, что сталось с тобой?
На пенсию, что ли, вышел?»
«Да нет, я бросил работу», — я объяснил.
«Работу бросил?
И чем же теперь занимаешься?»
«Я написал несколько книг —
И мне повезло».

Не сказавши мне больше ни слова,
Он повернулся спиной и ушел.
Он подумал — какая фигня!
Ну, может, и так,
Но это по крайней мере —
Не его фигня, а моя.

Шелуха отсеивается

Не знаю уж почему,
Только кажется мне иногда,
Что в людях, подобных Эзре, Селину, Эрни,
Бейбу Руту, Диллинджеру и Ди Маджо,
Джо Луису, Кеннеди и Ла Мотта,
Грациано, Рузвельту и Уилли Пепу,
Просто было чуть больше,
Чем в нас.

А может,
Их отделяют от нас
Лишь мифология да ностальгия?
Наверно,
Есть и сейчас среди нас
Те, что делают дело свое
Ничуть не хуже,
А может, даже и лучше,
Чем герои прошедших времен,
Но
Уж слишком близки они К нам —
Мы мимо них проходим по коридорам,
Глядим, как стоят они в пробках,
Как покупают елочки к
Рождеству
И рулоны туалетной бумаги,
Видим их, ждущих покорно
В очереди на почте.

Один из немногих светлых моментов
В этой жизни —
Талантливые и отважные люди,
Что живут
Среди нас —

Незаметно.

Жизнь —
Это зло и добро,
Серединка на половинку.

Пьяный с утра

На Кубе она знавала Хемингуэя,
И как-то раз его сфотографировала —
Пьяного в дым с утра.
Он пластом лежал на полу,
Рожа распухла от алкоголя,
Пузо торчало —
Нет,
На мачо
Не походил он никак.

Он услышал, как щелкнул фотоаппарат,
Чуть приподнял
Голову с пола
И сказал: «Дорогуша, ПОЖАЛУЙСТА, никогда
Не публикуй это фото!»

Фотография эта в рамке
Висит теперь у меня на стене,
К двери лицом.

Мне подарила ее
Та дама.

Совсем недавно в Италии
Она издала свою книгу
Под названием «Хемингуэй».

Там — множество фотографий:
Хемингуэй с нею
И с псом ее,

Хемингуэй
В своем кабинете,

Библиотека Хемингуэя, где на стене
Привешена голова дикого буйвола,

Хемингуэй,
Кормящий свою кошку,

Кровать Хемингуэя,

Хемингуэй и Мэри,
Венеция, 31 октября сорок восьмого года.

Хемингуэй, Венеция,
Март пятьдесят четвертого.

Но фотографии Хемингуэя,
Нажравшегося
В стельку
Прямо с утра,
Там нет.

В память о человеке,
Что словом владел в совершенстве.

Та дама сдержала
Данное слово.

Кто «за», кто «против»

«Актеры играли отменно, правда?» —
Спросила она.
«Нет, — отвечал я, — мне не понравилось».
«Вот как?» — спросила она.

Что еще сказать, я не знал.
Ну, снова мы разошлись
Во мнениях об актерской игре.
На сей раз фильм шел по телевизору.

Я поднялся с дивана.
«Впусти, пожалуйста, кошку», — сказала она.
Я кошку впустил
И направился вверх по ступенькам.

Больше я не увижусь с женой, пока мы не ляжем спать.
Я сижу наверху. Зажигаю сигару.

Ничего не могу поделать. Мне нелегко
Хвалить большинство современных
Книг или фильмов.
Моя жена видит корень зла
В детстве моем — несомненно, тяжелом,
И в суровом, лишенном любви
Воспитаньи.
Ну, а я продолжаю надеяться, что,
Невзирая на это,
У меня все же есть способность
Судить непредвзято.

Ну, наверное, все могло быть еще хуже —
Землетрясение там, или дождь дней на шесть,
Или кот попал под машину...

Я откидываюсь, глубоко
Затягиваюсь сигарой и выпускаю мысли свои
Забавным облачком
Сизо-серого дыма —
А моя злобная критическая душа
Подмигивает мирозданию
И сладко зевает.

Они меня преследуют

Я получаю все больше и больше писем
От молодых людей, которые заявляют,
Что займут мое место, что моя сладкая жизнь
Закончена, что они прогонят меня пинками,
Сорвут с меня мой поэтический черный пояс —
И так далее, и так далее.

Меня изумляет, насколько они
Уверены в собственных литературных талантах.
Полагаю, им льстят безбожно
Матери, жены, подружки, преподаватели,
Парикмахеры, дядюшки, братья,
Официантки
И даже служители на заправках.
Но с чего бы им сбрасывать с пьедестала
Меня — хорошего человека?
Я слушаю Малера, плачу свои двадцать процентов налогов,
Всегда подаю попрошайкам и каждое утро встаю,
Чтоб покормить девять кошек.
Почему б и не поносить мне мой черный пояс
Немножко дольше?
В три часа ночи будят меня звонки.
Пьяные голоса орут:
«У тебя был когда-то талант, но ты продался, Чинаски!
Я - НАСТОЯЩИЙ ПИСАТЕЛЬ, сукин ты сын,
И сейчас я - НА УЛИЦЕ!
Я жду снаружи. Я рядом.
Выйди, Чинаски,
Я из тебя душу выбью!»

Иногда они ломятся в дверь. И если я не отвечаю,
Тишину ночную взрывает их мат,
И пивные банки летят мне в окна.
Ох уж эти рычащие, злющие начинающие поэты!
И они объявили охоту на мой
Заговоренный зад...

Я понимаю — однажды меня заменят,
А может, уже заменили.
Я знаю, как делаются дела в литературе.
Мне везло, везло очень долго,
И я достаточно стар, чтоб загнуться
В мгновение ока.
Мне не стоит курить большие сигары
И пиво хлестать —
Банку за банкой.
Возможно, черный мой пояс давно развязался
И на пол упал?
Готов ли я отойти?
Терпенье, терпенье, ребятки,
Ваше время еще настанет —
Не для всех, но для двух или трех лучших.

А пока что — вы б не могли найти
Для травли объект другой?
Я что — непременная часть ваших жизненных планов?
Я — человек хороший, я не давал никому в зубы
Уже лет десять.
Я даже голосовал — впервые в жизни.
Я — гражданин честный.
Я мою машину,
Раскланиваюсь с соседями,
Разговариваю с почтальоном.
Владелец ближайшего суши-бара
Здоровается, когда я вхожу закусить...
И что же? Недавно кто-то прислал мне письмо,
Страницы которого
Измазаны были дерьмом!
Похоже, каждый поэт молодой —
Участник охоты на мой заговоренный зад!
Прошу, подождите, ребятки, однажды я место вам уступлю.
А пока — уж позвольте мне еще позабавиться
С моими стишками-игрушками,
Позвольте пожить мне еще хоть чуть-чуть!
Большое спасибо.

Нынче вечером чувствую себя просто здорово

Тебе не должно писать бездарно,
Ведь поблизости кружат стервятники,
Готовые вниз опуститься и начертать на трупе твоем:
«А ведь мы говорили!»

Тебе не должно писать бездарно,
Ибо самый творческий акт —
Надежнейший способ защиты
От безумия этого мира.

Тебе не должно писать бездарно,
Ибо писательство —
Лучший способ развлечься
Из всех существующих.

Но должно тебе перестать писать
В самый день, в самый час
Кончины твоей —

А новые, толстые книги творений твоих,
Составленные из тысяч стихов рукописных,
Которые ты
Оставил издателям,
Будут выходить еще долгие, долгие годы.

Так быть по сему —
Ведь эти осколки магии
Исторгнуты
Из когтей
Самой смерти.

На каждой табуретке в баре сидит поэт

Гулял я по берегу моря
С подругой своею.

Она была
Юной
И одержимой сексом.

Секс
Был для нее
Всем на свете —
Вершиной
Блаженства,
Путем
В Нирвану.

Я полагал,
Что это
Чудесно,
Хотя порой
Поневоле
Мечтал заняться
Чем-то
Другим.
Короче,
Гулял я по берегу моря
С подругой своею.

Мы с нею остановились
В маленьком сквере,
Где старики
Играли
В карты.

Бесконечные
Ночи
И ночи
Постельных усилий
Меня
Доконали —
В итоге
Прошлою ночью
Я крайне
Ее разочаровал.

Подруга
Кивнула
В сторону
Стариков.

Они мне казались
Все одинаково
Бледными,
Тихими
И иссохшими.

«Туда погляди, туда!
Тебе
Уже самое время
Вот к НИМ
Присоединиться!»

Ну, карты, положим,
Меня никогда
Особо не привлекали.

Я взял ее
Под локоток
И потянул
К ресторанчику
Прямо
На набережной.

Мы выпили
По коктейлю холодному.

После я
Заказал нам еще
И отправился
В туалет.

Когда ж я вернулся,
Она
ПРЕМИЛО болтала
С совсем
Молодым парнем —
Рожа
была у него
Точь-в-точь поросячья
Ревности
Я не почувствовал.

Если честно,
Я бы
С большим удовольствием
Так бы
Их там
Вдвоем и оставил.

Но только
Приехали мы
На ЕЕ машине!
Так что
Я подошел
И снова сел
С нею
Рядом.

«Эй! — радостно
Завопила
Она. -

Этот парень
Тоже
Пишет стихи!»

«Ну-ну», —
Я сказал,
Поднял свой бокал
И сделал
Глоток.
Потом
Я взглянул
На него
И улыбнулся:

«Похоже,
Мы с вами
Играем в одну игру.
Что ж,
Желаю удачи...»

Такая сердечность
Подругу мою
Потрясла совершенно.

Однако
Подумайте
Сами:

Случалось ли вам
На автобусе добираться
Из Океанского Парка
В Восточный Голливуд?

Практически ежедневно
Вбивать
В койку
Одну
И ту же юную даму —
Такое, конечно,
Может
Мужчину немолодого
И в гроб загнать,
Но
Есть в жизни
И худшие вещи!

Служитель

Выйдя из своего
Старого «БМВ»,
Сказал я служителю:
«Мы требуем милосердия,
Но сами его не проявляем».

Он рассмеялся: «Круто,
Мне это нравится!»

Он оказался
Любителем поболтать.
Он мне показал свою руку:
«Глядите. Это от бритвы.
Однажды ночью
Я резал и резал себя,
А после подумал — зачем
Уродовать
Такое красивое тело?»

(Сложен он был —
Ну, вылитая горилла!)
«По-любому —
Вы правы».
«О чем
Это вы говорите?»

«Я вот что имею в виду:
Делайте это, нет ли —
Вы все равно правы».

Он ухмыльнулся:
«А точно!
Чистая правда!»

Мы улыбнулись друг другу.

«Я слышал, вы пишете книжки?» -
Спросил он.

«Верно.
Пишу иногда».

«А где ваши книжки
Можно купить?»

«Ну, где-нибудь
Можно...»

За нами выстроилась длиннющая
Очередь автомобилей.
Был жаркий, тупой
День субботний.

Наконец
Загудели
Сигналы.
«ЭЙ, МУЖИКИ,
КОНЧАЙТЕ!»

«ТАМ УЖЕ
ЛОШАДЕЙ ВЫВОДЯТ!»

«ХОРОШ ТРЕПАТЬСЯ!»

Толпа не в силах понять
Изящества
Культурных обменов.

Я направился
В сторону клубных мест.

Служитель,
Приятель мой,
Сел в старенький мой «БМВ»
И повел его прочь.

Что ж,
Стать основой
Для стихотворения
Может
Практически что угодно!

Предвидение

Меня привлекали когда-то
Уродины истощенные,
Неряхи преступные,
Дамочки на «колесах»,

Лукавые проститутки
И пьющие мочу
Психопатки.

Но теперь мне много приятнее
Жить в одиночестве —
И наблюдать,
Как кошка моя,
Сидящая на подоконнике,
С удовольствием ест
Забытую там
Сигарету.

10.45 утра

Итак, я встаю
И в ванную отправляюсь.
Плескаю
В лицо
Водою.

Смотрю на стаканчик от щетки зубной,
Давным-давно позабытый одною красоткой.
Моргаю, кашляю и хихикаю.
Героически.

Поэт героический,
Человек героический,
Друг героический,
Просто герой,
Любовник-герой,
Купальщик-герой,
Герой.

Болван.
Молодым девчонкам, что носят
Нейлоновые чулки и пояски кружевные,
Как и матери их когда-то,
Стоило бы взглянуть на меня сейчас.
Поливаю цветы. Опускаю одно яйцо
В кастрюльку с кипящей водой.
Подхожу и касаюсь пальцем
Покрытой пятнами жира
Дверцы холодильника.
Рисую лошадь.
Ставлю ей на спину номер «9».
Звонит,
Звонит,
Звонит телефон.

Я поднимаю трубку и говорю: «Алло?»

По рукам от страха ползут мурашки.
Я никого не желаю слышать,
Никого не желаю видеть,
Вот бы всем им исчезнуть навеки!
Кто поможет от них избавиться?
Военные? Армии?
Крошечная удача?

«Хэнк? — говорит голос на том конце провода. —
Ну, как дела?»

«Нормально», — я отвечаю.

Мексиканские лошади

Когда-то, еще до того, как в Калифорнии
Стали устраивать скачки по воскресеньям,
Я в старенькой машине своей
Ездил в Тихуану, на ипподром
«Агуа Кальенте».

Я понятия не имел, что в Мексике
Налог на выигрыш составляет аж двадцать пять процентов
(Неудивительно,
Что билеты были такими дешевыми).
А еще приходилось платить целый доллар
Бандитам на автостоянке —
Так сказать, «за защиту», иначе, когда ты вернешься,
С машиной твоей может случиться беда.
Со ставками мне там везло постоянно,
Но обслуживали в кафе
Скверно и медленно —
Зато бар был хорош, так что в бар я
И отправлялся.
Конечно, не стоило ездить туда
На старой машине —
Любая поломка —
И я бы застрял там насмерть.
Не было у меня ни родных, ни друзей,
Ни особых денег —
Но машина, мой старенький одр, фырчала исправно.
Когда удавалось выиграть много,
Я зависал вечерами на час-другой
В каком-нибудь местном баре —
Почему-то тогда путь обратный
Казался много короче.
А после воскресные скачки
Стали устраивать в Калифорнии,
Так зачем же ездить черт-те куда?
Лошадь — везде лошадь, жокей — он жокей и есть,
А скачки — всегда скачки.
Но я тоскую по «Агуа Кальенте»,
По долгой-долгой дороге к финишу,
Что давала жокеям в их отлаженной гонке
Немало возможностей
Попридержать лошадей,
И по прекрасным холмам у самого ипподрома!
Просто возможность вырваться на день из США —
И то уже исцеленье от многих проблем,
Сводивших меня с ума.
Нынче я проезжаю каких-нибудь двадцать миль
На новой машине,
Сижу на клубных местах среди прочих порядочных
Толстых американцев —
И снова схожу с ума,
Но в этот раз
Исцеленье уже невозможно.

Шикарный вечер

Владелец ресторана, к столику нашему подойдя,
Пускается в рассужденья
О массе различных вещей —
О государственном долге,
О том, нужна ли война,

О там, как распознавать вино на вкус,
О тайнах любви — и так далее, и так далее.
Конечно, в его рассужденьях нет ничего
Нового или умного,
А скампи с креветками у меня на тарелке
Здорово пересушено.
После каждого из гениальных своих изречений
Он громко смеется.
Жена моя улыбается.
Я киваю.
Только что ресторатор пел —
Вместе с пианистом
И парочкой пьяниц.
Он стар и сед,
Счастлив, что бизнес приносит ему
Неплохие деньги,
Но поет он не так чтоб очень —
Весьма старомодно,
Постыдно сентиментально,
А креветки, кстати,
Все-таки пересушены.

Рано ли, поздно, но он уберется,
Думаю я,
И он, натурально,уходит,
Перед тем потряся мою руку

В последнем пожатье.

Взглянув на меня,
Жена замечает: «Ты пьян».

Недостаточно пьян, полагаю.

Я смотрю на другие столики —
И замечаю:
Все они
Под завязку
Забиты людьми.

Жена глядит на растение в кадке
Возле нашего столика.

Она говорит:
«Это растение скоро погибнет».

Я киваю.

Мужик за соседним столиком,
Жестикулируя в такт словам,
Опрокидывает
Бокал с вином.

Он вскакивает со стула
И стоит к нам спиной,
Наклонившись вперед,
Мне виден лишь зад его —
Огромный и толстый.

Пожалуй, довольно.
Подозвав официанта,
Я прошу принести счет.

Разница в музыке

Я много слушал,
Немало думал —
И кажется мне, что наши
Современные композиторы

(По крайней мере американцы — уж точно)
Состоят в основном
На содержании университетов.
Им жить хорошо и удобно,
И творчеству их не хватает
Трагического романтизма
И чувства игры
Старого Света.

Сравните-ка с европейскими старичками
Двух прошлых столетий!
Это правда — многих из них
Поддерживала, так сказать,
«Знать».
Но была еще
Целая уйма других —
И они голодали,
Сходили с ума,
Совершали самоубийства —
Полностью приносили жизни свои
В жертву искусству.
С точки зрения прагматичной,
Наверно,
Это
Покажется глупым,
Но, чувствую я,
Это было чертовски смело —
И отголоски
Их страшных,
Абсолютных жертв
До сих пор слышны
В музыке, что осталась нам.

Люди
Лгут много меньше,
Если им нечего есть,
Или если они балансируют
На грани безумия —

Не всегда,
Но довольно часто.

Скажите, в чем смысл

После десятков, десятков лет в нищете,
Теперь, когда я стою
На пороге смерти,
У меня появились внезапно дом и новый автомобиль,
Сауна, бассейн и компьютер.

Прикончит все это меня?
Ну, раньше иль позже
Что-нибудь, безусловно,
Меня прикончит.

Парни из тюрем, со скотобоен и фабрик,
С садовых скамеек и почты,
Парни из баров
В жизни бы не поверили
В это мое настоящее.

Я сам себе верю с трудом!
Ведь сейчас я — все тот же,
Что и тогда, в маленьких комнатушках,
В безумии и нищете.
Только и разницы,
Что стал я
Постарше,
Получше
Питаюсь,
Виски пью
Подороже.
Все прочее —
Чушь,
Билет лотерейный
Удачи.
Иногда жизнь меняется
За десятую долю секунды —
А порою
На это уходит
Семьдесят лет.

Дорогому читателю

Перед тем, как прийти сюда
Этим вечером,
Чтобы писать стихи,
Сидел я внизу
С женой.
По телевизору
Начинался
Документальный фильм.

Закадровый голос вещал:
«Создав свой первый роман,
Кен Кизи
Ничего не писал
Целых двадцать пять лет».

Потом на экране
Возник и сам мистер Кизи.
Он сказал: «Я хотел жить,
А не только писать о жизни».

Тогда я ушел наверх,
К своей электрической
Пишущей машинке.
Сел.
Заправил в машинку
Лист бумаги
И задумался.
Как там сказал мистер Кизи?
«Я хотел жить,
А не только писать о жизни».

Нет, конечно же,
Право выбора
Есть у каждого,
Но лично я предпочел бы делать
И то, и другое сразу —
И жить,
И писать.
Потому что, по-моему, жить и писать —

Понятия неразделимые.

Немного птичьего пения

Влево взглянуть — и вот они, машины в ночи,
Что мчатся вдаль по шоссе — мимо и мимо.
Машины не остановятся никогда,
В беспрерывности их потока

Есть что-то волшебное.
А вот и птица ночная — незримая,
Скрытая между ветвей ближайшего дерева,
Она поет для меня одного.
Птица не спит. Я тоже не сплю.
Говорила когда-то мне мать-бедняжка:
«Ну, ты и сова, Генри!»
И верно — бедняжка, она не могла и помыслить,
Что мне предстоит досидеть до закрытия трех тысяч баров,
До крика:
«Последний заказ!»
Теперь я пью в одиночестве — у себя, на втором этаже,
Гляжу на огни фар в темноте шоссе,
Слушаю птиц ночных сумасшедшие трели.
После полуночи мне везет. Тогда начинают
Со мной говорить боги.
Не то чтоб они говорили помногу —
Но и немногих их слов хватает,
Чтоб снять напряженье прошедшего дня.
Письма сегодня были кошмарны — десятки, десятки,
По большей части в них содержалась фраза:
«Я знаю, вы мне не ответите, но...»
И авторы правы. Мне б хоть себе самому
Ответить на эти вопросы —
Ведь я проходил когда-то и прохожу до сих пор
Сквозь все,
О чем они так ропщут.
От боли жизни есть лишь одно лекарство,
Но я не знаю какое.

Вот и замолкла песня ночной птицы.
Но у меня еще есть огоньки
Фар на шоссе —
И руки,
Вот эти мои руки,
Коим передаются мысли
Из головы безумной.

Блаженством
Дружбы незримой
Пропитаны стены,
Чудесная, тихая ночь
И довольно плохие стихи,
Что написал я об этом.

Тени ночные

Завоеваны земли вражьи,
Кровь жертвенных агнцев алтари обагрила.
Готовы на землю пасть тени ночные.

История чешет хребет о пожелтевшие стены,
Банкиры спешат подсчитать свои барыши,
Девушки красят алым голодные рты,
Псы засыпают некрепким, тревожным сном,
Океаны вбирают в себя людскую отраву,
Рай приглашает ад на танец в прихожей,
И все начинается снова.
Мы жарим яблоки,
Покупаем машины,
Стрижем газоны,
Платим налоги,
Клеим обои,
Ногти себе подстригаем,
Слушаем пенье сверчков,
Шары надуваем,
Пьем апельсиновый сок,
Забываем о прошлом,
Мажем на хлеб горчицу,
Снимаем очки темные,
Глотаем таблетки,
Мерим температуру,
Натягиваем перчатки...
Кто-то звонит в дверь.
Спит в раковине жемчужина.
Начинается дождь,
И готовы на землю пасть тени ночные.

Затишье перед контратакой

Чертовски хреново,
Когда заплетаются ноги,
А мозг
Смертельно устал.

Время заказывать камень могильный,
Точно, малыш?
А может, пошлешь всех подальше
И проскрипишь
Годков так еще двадцать?
(Успеешь знакомство свести
С новой оравой критиков.)
Но, думаю, я по-любому
Прежде всего окунусь ночью
В джакузи, залитую лунным светом.
Жестокая драка была и, полагаю,
Дело того стоило.
Так что теперь я оттащу свое пузо
Вниз по ступенькам,
Во двор,
И в бурлящую воду.
Война далеко еще не закончена,
Милый друг,
Возможно, я просто разогреваюсь
Для главной битвы —
С тобой и с собою, с жизнью,
С самою смертью.
Давным-давно я сказал тебе прямо:
Я навсегда останусь с тобою,
Чтоб в прах разбивать сладчайшие грезы твои!
А теперь я сижу в пузырьками покрытой воде,
И где-то внутри,
Зарождаясь,
Кружатся строчки
Новых стихов...

Вообразите

Я запер мир за крепкой решеткой —
Подальше.

Я — старый орел, что дымит
Дорогой итальянской сигарой.

Вы только подумайте —
Старый орел дымит
Дорогой итальянской сигарой!

Быть живым
Снова стало
Весьма приятно.

Вы думали все,
Да и сам я думал
Довольно долго,
Что мне никогда
Это уже не удастся!

Девять плохих парней

Главным бэттером
Будет Селин.
Будет
Бить вторым

Шостакович,
Третьим будет бить
Достоевский.
Из Бетховена точно выйдет
Отличный бэттер!
Джефферс — наш бэттер
Пятый,
Драйзер —
Сойдет за шестого,
Седьмой бэттер —
Ну, пусть им будет Боккаччо,
Восьмой у нас —
Кэтчер.
Хемингуэй.

А кто же питчер?
Блин,
Дайте мне
Гребаный мяч!

Еще день

Ртутное солнце дней моих юных
Давно закатилось.
Чокнутые девицы гуляют с другими —
Пока я машину свою подвожу к автомойке

И гляжу, как мальчишки ее
Доводят до блеска хрустального.
Я стою, наблюдаю за ними
И остро осознаю —
Слишком много времени, точно вода,
Утекло сквозь пальцы,
Слишком много лет прошло без следа —
И осталось мне так немного.

Я к машине своей плетусь,
Доллар даю парнишке на чай,
Забираюсь в машину.
Ртутное солнце дней моих юных
Давно закатилось.
Я прочь уезжаю.
Свернуть налево,
Потом — направо...
Мне надо куда-то ехать.
Руки мои — на руле,
Нервно кошу в зеркальце заднего вида.
Я ныне — старая жертва
Для молодых охотников.

Красный свет. Торможу.

Прекрасный нынче денек
Для молодых и сильных,
А я в этом мире живу
Так долго,
Немыслимо долго...

А потом загорается свет зеленый,
И я
Продолжаю свой путь.