Пара пьянчуг

  Мне уже было за 20, и хотя я сильно пил и почти не ел, но был по-прежнему силен. Я имею в виду физически – хоть в этом человеку везет, когда все остальное не ладится. Мой ум взбунтовался против судьбы и жизни, и утихомирить его я мог, только если пил, пил и пил. Я шел по дороге, было пыльно, грязно и жарко, и штат, наверное, был Калифорния, хотя я уже в этом не уверен. Вокруг лежала пустыня. Я шел по дороге, мои чулки задубели, гнили и воняли, гвозди протыкали стельки и впивались в пятки, и мне приходилось подкладывать картонки в башмаки – картонки, газеты, все, что удавалось найти. Гвозди дырявили и это, и я либо подкладывал еще, либо переворачивал эту дрянь, либо лепил ее по-другому. Рядом остановился грузовик, я его проигнорировал и шел себе дальше. Грузовик взревел снова, и парень поехал рядом.

  – Парнишка, – сказал водитель, – поработать хочешь?

  – Кого надо прикончить? – спросил я.

  – Никого, – ответил парень. – Давай, садись.

  Я обошел кабину – дверца с той стороны уже была распахнута. Я шагнул на подножку, проскользнул внутрь, потянул на себя дверцу, захлопывая ее, и откинулся на кожаную спинку сиденья. Хоть в тенечке посижу.

  – Хочешь у меня отсосать, – произнес парень, – получишь пять баксов.

  Я двинул ему правой в брюхо, левой заехал куда-то между ухом и шеей, догнал правой в ебало, и грузовик съехал в кювет. Я схватил руль и снова поставил его на дорогу. Затем приглушил мотор и поставил на тормоз. Вылез и снова зашагал по дороге. Примерно пять минут спустя грузовик вновь оказался рядом.

  – Парнишка, – сказал водитель, – прости меня. Я не хотел. Я не хотел сказать, что ты гомик. В смысле, ты как бы наполовину похож на гомика. Гомики, что – не люди?

  – Если ты гомик, то ты – человек. Наверное.

  – Ладно тебе, – сказал парень. – Залезай. У меня для тебя есть настоящая честная работа. Сможешь деньжат заработать, на ноги встать.

  Я снова влез. Мы поехали.

  – Извини, – сказал он, – на морду-то ты крутой, а руки у тебя… У тебя дамские руки.

  – Не волнуйся о моих руках, – сказал я.

  – Ладно, работа суровая. Шпалы грузить. Ты когда-нибудь грузил шпалы?

  – Нет.

  – Тяжелая работа.

  – У меня всю жизнь тяжелая работа.

  – Ладно, – произнес парень. – Ладно.

  Мы ехали, не разговаривая, грузовик шкивало. Кроме пыли – пыли и пустыни – вокруг ничего не было. У парня у самого рожа не бог весть была, у него все не бог весть каким было. Но иногда людишки, долго сидящие на одном месте, добиваются мелкого престижа и власти. У него был грузовик, и он нанимал на работу. Иногда с этим приходится мириться.

  Мы ехали, а по дороге шел мужик. На вид далеко за сорок. Слишком старый вот так по дорогам гулять. Этот мистер Бёркхарт, он мне представился, притормозил и спросил у мужика:

  – Эй, приятель, пару баксов подзаработать не хочешь?

  – О, еще бы, сэр! – ответил мужик.

  – Подвинься. Впусти его, – скомандовал мистер Бёркхарт.

  Мужик залез – ну от него и несло: пойлом, потом, агонией и смертью. Мы ехали, пока не добрались до кучки каких-то зданий. Мы вместе с Бёркхартом вылезли и зашли в магазин. Там сидел мужик в зеленом козырьке и с браслетом из резинок на левом запястье. Он был лыс, но его руки покрывала тошнотно длинная светлая волосня.

  – Здрасьте, мистер Бёркхарт, – сказал он. – Я вижу, вы нашли себе еще парочку пьянчуг.

  – Вот список, Джесс, – ответил мистер Бёркхарт, и Джесс пошел выполнять заказ. Это заняло некоторое время. Потом он закончил:

  – Что-нибудь еще, мистер Бёркхарт? Пару бутылочек винца подешевле?

  – Мне вина не надо, – сказал я.

  – Тогда ладно, – отозвался мужик. – Я возьму обе.

  – Я с тебя вычту, – сказал мужику Бёркхарт.

  – Неважно, – ответил мужик, – вычитай.

  – Ты уверен, что не хочешь вина? – спросил меня Бёркхарт.

  – Хорошо, – ответил я. – Бутылочку возьму.

  Нам дали палатку, и в тот вечер мы выпили вино, а мужик рассказал мне о своих бедах. Он потерял жену. До сих пор ее любит. Думает о ней все время. Великая женщина. Он раньше преподавал математику. Но потерял жену. Другой такой женщины нет. Хуё-моё.

  Господи, когда мы проснулись, мужику было очень херово, мне не лучше, а солнце светит и пора на работу: железнодорожные шпалы складывать. Их надо было связывать в штабель. Поначалу было легко. Но штабель рос, и уже приходилось опускать их на счет.

  – Раз, два три, – командовал я, и мы бросали шпалу на место.

  Мужик повязал на голову платок, и кир так и сочился у него из башки, платок уже весь вымок и потемнел. То и дело щепка со шпалы протыкала гнилую рукавицу и возналась мне в ладонь. Обычно боль была бы невыносима, и я бы все давно уже бросил, но усталость притупила мне все чувства, в самом деле притупила их что надо. Когда такое случалось, я лишь злился – мне хотелось кого-нибудь убить, но когда я оглядывался, вокруг были только песок, скалы, сухое ярко-желтое солнце, как в духовке, и некуда идти.

  Время от времени железнодорожная компания выдирала старые шпалы и заменяла их новыми. А старые оставляла валяться рядом с полотном. Большого вреда от старых шпал-то не было, но железная дорога их повсюду разбрасывала, а Бёркхарт нанимал парней, вроде меня, складывать их в штабели, потом нагребал их в свой грузовик и вез продавать. Наверное, от них было много пользы. На некоторых ранчо их втыкали в землю, обматывали колючей проволокой – и забор готов. Другие применения, я полагаю, тоже существовали. Меня это сильно не интересовало.

  Обычная невозможная работа, похожая на остальные: устаешь, хочется бросить, затем устаешь сильнее и забываешь, что хотел бросить, а минуты не шевелятся, живешь вечно в одной-единственной минуте, ни надежды, ни выхода, в западне, бросить – слишком туп, а бросишь – все равно деваться некуда.

  – Парнишка, жену я потерял. Такая чудесная женщина была. Все время о ней думаю. Хорошая баба – самое лучшее, что на земле есть.

  – Ага.

  – Винца бы еще.

  – Нет у нас винца. До вечера подожди.

  – Интересно, а пьянчуг кто-нибудь понимает?

  – Другие пьянчуги.

  – А как ты думаешь, эти занозы от шпал по венам могут до сердца добраться?

  – Хрен там; нам никогда не везло.

  Подошли два индейца и стали за нами наблюдать. Долго они за нами наблюдали. Когда мы с мужиком сели на шпалу перекурить, один из индейцев подвалил к нам.

  – Вы, парни, все неправильно делаете, – сказал он.

  – Это в каком смысле? – спросил я.

  – Вы работаете в самый солнцепек. А нужно так: встать утречком пораньше и все сделать, пока еще свежо.

  – Ты прав, – сказал я, – спасибо.

  Индеец был прав. Я решил, что мы встанем рано. Но нам это так и не удалось. Мужику постоянно было слишком плохо после вечернего возлияния, и я никогда не мог поднять его вовремя.

  – Еще пять минут, – говорил он, – ну пять минуточек еще.

  Наконец, однажды старик выдохся. Не мог больше поднять ни единой шпалы. И все время извинялся.

  – Да все нормально, Папик.

  Мы вернулись в палатку и стали дожидаться вечера. Папик лежал и разглагольствовал. Он говорил о своей бывшей жене. Я слушал про его бывшую жену весь день и весь вечер. Потом приехал Бёркхарт.

  – Господи Иисусе, парни, немного же вы сегодня сделали. Думаете, дарами земными проживете?

  – С нас хватит, Бёркхарт, – сказал я. – Мы ждем расчета.

  – У меня есть хорошая мысль не платить вам, парни.

  – Если у тебя бывают хорошие мысли, – сказал я, – то ты заплатишь.

  – Прошу вас, мистер Бёркхарт, – сказал старик, – пожалуйста, пожалуйста, мы так сильно работали, как проклятые, честно, мы работали!

  – Бёркхарт знает, что мы заканчиваем, – сказал я, – сейчас ему надо только сосчитать штабели – и мне тоже.

  – 72 штабеля, – сказал Бёркхарт.

  – 90 штабелей, – сказал я.

  – 76 штабелей, – сказал Бёркхарт.

  – 90 штабелей, – сказал я.

  – 80 штабелей, – сказал Бёркхарт.

  – Продано, – сказал я.

  Бёркхарт достал карандаш и бумажку и вычел с нас за вино и еду, транспорт и проживание. У нас с Папиком получилось по 18 долларов на брата за пять дней работы. Мы взяли деньги. И нас бесплатно довезли до города. Бесплатно? Бёркхарт наебал нас со всех сторон. Но поднять хай мы не могли, поскольку если у тебя нет денег, закон работать перестает.

  – Ей-богу, – сказал старик, – я сейчас по-настоящему нажрусь. Я вот прямо сейчас соберусь и надерусь. А ты, парнишка?

  – Вряд ли.

  Мы зашли в единственный бар в городке, сели, и Папик заказал вина, а я заказал пива. Старик завел про свою бывшую жену снова, и я пересел на другой конец стойки. По лестнице спустилась мексиканская девчонка и подсела ко мне. Почему они всегда спускаются по лестницам, как в кино? Я сам себя даже почувствовал, как в кино, и взял ей пива. Она сказала:

  – Меня зовут Шерри, – а я ответил:

  – Это не по-мексикански, – и она ответила:

  – И не надо, – и я сказал:

  – Ты права.

  И наверху стоило пять долларов, и она меня подмыла и сначала, и в конце. Она подмывала меня из маленькой белой миски – нарисованные цыплята гонялись на ней друг за другом по всей окружности. Она заработала за десять минут столько же, сколько я за день, если прибавить к нему еще несколько часов. В денежном смысле, как говно определенно, что лучше ходить с пиздой, чем с хуем.

  Когда я спустился, старик уже уронил голову на стойку; его торкнуло. В тот день мы ничего не ели, и у него не осталось сил сопротивляться. Рядом с головой лежал доллар с мелочью. В какую-то минуту я подумал было прихватить старика с собой, но я и о себе-то позаботиться не мог. Я вышел наружу. Было прохладно, и я зашагал на север.

  Мне было не по себе от того, что я бросил Папика на растерзание стервятникам маленького городка. Потом я подумал: интересно, а жена мужика о нем думает? Я решил, что нет, а если и думает, то едва ли так, как он о ней. Вся земля кишит печальными людьми, которым больно, вроде него. Мне нужно было где-то переспать. Постель, в которой я оказался с мексиканской девчонкой, была первой за три недели.

  За несколько ночей до этого, я обнаружил, что как только холодает, занозы у меня в ладонях начинают пульсировать сильнее. Я ощущал, где воткнулась каждая. Становилось холодно. Не могу сказать, что я возненавидел мир мужчин и женщин, но некое отвращение отъединяло меня от ремесленников и торговцев, лжецов и любовников, и теперь, много десятков лет спустя, я испытываю то же самое отвращение. Конечно же, это история только одного человека и взгляд на реальность только одного человека. Если вы не закроете эту книжку, может, следующий рассказ покажется вам веселее, я надеюсь.