ШЕСТЬ ДЮЙМОВ

  Первые три месяца моей семейной жизни с Сарой были приемлемы, но уже немного спустя я бы сказал, что у нас начались неприятности. Она хорошо готовила, и впервые за много лет я неплохо питался. Вес начал набирать. А Сара начала отпускать замечания.

  – Ах, Генри, ты начинаешь мне напоминать индюшку, которую фаршируют к Дню Благодарения.

  – Так и есть, бэби, – отвечал ей я.

  Я работал экспедитором на складе автомобильных запчастей, и зарплаты едва хватало. Единственными радостями у меня было пожрать, попить пивка и залечь с Сарой в постель. Не совсем полнокровная жизнь, но мужик должен брать, чего дают. Сара – это уже много. На ней ясно читалось одно: С-Е-К-С. По-настояшему я узнал ее на вечеринке для работников склада. Сара там служила секретаршей. Я заметил, что никто из парней к ней и близко не подходит, и не понял, почему. Я никогда не видел более сексапильной женщины – да и дурой она не казалась. Я подобрался поближе, мы выпивали и беседовали. Она была прекрасна. Хотя что-то странное проскальзывало в ее глазах. Она на тебя смотрела, а веки, казалось, не моргали. Когда она отправилась в уборную, я подошел к Гарри, водителю.

  – Слышь, Гарри, – спросил я, – а почему никто из парней к Саре не клеится?

  – Она – ведьма, мужик, настоящая ведьма. Держись подальше.

  – Ведьм, Гарри, не существует. Все это уже давно опровергли. Все бабы, кого сожгли на колу в старину, – жестокая и ужасная ошибка. Ведьм просто не бывает.

  – Ну, может, они и неправедно сожгли кучу женщин, сказать не могу. Эта же сучка – точно ведьма, поверь мне на слово.

  – Ей одного нужно, Гарри, – понимания.

  – Вот чего ей нужно, – ответил Гарри, – так это жертвы.

  – Откуда ты знаешь?

  – Факты, – веско произнес Гарри. – Тут два парня работали. Мэнни, продавец. И Линкольн, клерк.

  – И что с ними?

  – Они как бы исчезли прямо у нас на глазах – только медленно. Видно было, как они уходят, пропадают…

  – Что ты имеешь в виду?

  – Не хочу я об этом разговаривать. А то еше подумаешь, что я рехнулся.

  Гарри отошел. Потом из дамской комнаты вышла Сара. Выглядела она прекрасно.

  – Что Гарри тебе про меня наговорил?

  – Откуда ты знаешь, что я с Гарри разговаривал?

  – Знаю, – ответила она.

  – Он был немногословен.

  – Что бы они ни наплел, не бери в голову. Чушь это собачья. Я ему не дала, и он теперь ревнует. Ему нравится о людях гадости говорить.

  – Меня мнение Гарри нисколько не волнует, – сказал я.

  – У нас с тобой все получится, Генри, – сказала она.

  После вечеринки она пошла со мной ко мне, и могу вам доложить: меня никто никогда так не трахал. Женщина всех женщин. Примерно месяц спустя или около того мы поженились. Свою работу она бросила сразу, однако я ничего не сказал, поскольку радовался уже тому, что она со мной. Сара сама шила себе одежду, сама себя стригла. Замечательная женщина. Весьма замечательная.

  Но, как я уже сказал, еще через 3 месяца она начала замечать мне по поводу лишнего веса. Сначала – добродушные подколки, затем – презрительные насмешки. Вернулся я однажды вечером домой, а она говорит:

  – Снимай свою дурацкую одежду!

  – Что, моя дорогая?

  – Я два раза не повторяю, ублюдок! Раздевайся!

  Сара вела себя немного иначе, чем обычно. Я снял всю одежду и белье и кинул их на тахту. Она смотрела на меня.

  – Кошмар, – произнесла она, – какая куча навоза!

  – Что, дорогуша?

  – Я сказала, что ты похож на здоровенный шмат говна!

  – Послушай, милая, в чем дело? Тампон пора вставлять?

  – Заткнись! Посмотри только, что у тебя по бокам свисает!

  Она была права. С каждого бока, казалось, действительно свисало по мешочку сала, наползая даже на бедра. Затем она сжала кулаки и жестко заехала мне по каждому боку несколько раз.

  – Надо разбить эту срань! Раздробить жировую прослойку, размять клетки…

  И постучала по мне еше несколько раз.

  – Ой! Больно, наверное!!

  – Хорошо! Теперь сам себя стукни!

  – Сам себя?

  – Бей же, черт бы тебя побрал!

  Я несколько раз себя ударил, достаточно больно. Когда с битьем было покончено, эти штуки по-прежнему висели на месте, хотя довольно сильно покраснели.

  – Мы это говно из тебя выведем, – сообщила она мне.

  Я прикинул, что это, должно быть, – любовь, и решил сотрудничать…

  Сара начала считать мои калории. Отняла у меня всё жареное, весь хлеб и всю картошку, всю заправку к салатам, но пиво я себе оставил. Следовало показать ей, кто у нас в семье носит брюки.

  – Нет, черт возьми, – сказал я, – от пива я не откажусь. Я тебя очень люблю, но пиво останется со мной!

  – Хорошо, – ответила Сара, – все равно мы заставим его работать.

  – Кого заставим работать?

  – Я имею в виду, снимем с тебя это говно, доведем тебя до желаемого размера.

  – А желаемый размер – это сколько?

  – Увидишь.

  Каждый вечер, когда я возвращался домой, она задавала мне один и тот же вопрос:

  – Ты сегодня себя по бокам стучал?

  – Ох, черт, да!

  – Сколько раз?

  – 400 по каждому, больно.

  Я ходил по улицам и колотил себя по бокам. На меня оглядывались, но через некоторое время это перестало иметь значение, поскольку я знал: я чего-то добиваюсь, а они – нет…

  Метода работала, причем изумительно. Я с 225 дошел до 197. Потом со 197 – до 184. Я чувствовал себя на десять лет моложе. Люди отмечали, как хорошо я стал выглядеть. Все, кроме Гарри-водилы. Но он, разумеется, просто ревновал, поскольку так и не смог забраться Саре в трусики. Но это уже – его твердый кал.

  Как-то вечером на весах оказалось всего 179.

  Я сказал Саре:

  – Тебе не кажется, что мы уже достаточно сбросили? Посмотри на меня!

  Эти штуки у меня по бокам давно исчезли. Брюхо втянулось. Шеки смотрелись так, будто я их всасываю.

  – Согласно графикам, – сказала Сара, – согласно моим графикам, ты еше не достиг желаемого размера.

  – Послушай, – сказал я ей, – во мне шесть футов росту. Какой при этом должен быть желаемый вес?

  И тут Сара ответила мне довольно странно:

  – Я не говорила «желаемый вес», я сказала «желаемый размер». Сейчас у нас – Новая Эра, Атомный Век, Век Космоса, а самое главное – Век Перенаселения. Я – Спаситель Мира. У меня есть решение проблемы Взрыва Перенаселения. Пускай Загрязнением занимаются другие. Корень – в решении Перенаселения: а это решит и Загрязнение, и все остальное.

  – Ты это, к чертовой матери, о чем? – спросил я, отколупывая крышку с пивной бутылки.

  – Не волнуйся, – ответила она, – скоро узнаешь.

  Потом, становясь на весы, я начал замечать, что несмотря на потерю веса, я, кажется, ни на унцию не худел. Странно. А потом я заметил, что брючины уже съезжают мне на башмаки – чуть-чуть, а манжеты рубашек немного болтаются на кистях. По пути на работу я начал подмечать, что руль от меня как-то отдаляется. Пришлось даже сиденье на одно деление приподнять.

  Однажды вечером я забрался на весы.

  155.

  – Смотри, Сара.

  – Что, дорогой?

  – Я тут кое-чего не понимаю.

  – Чего?

  – Кажется, я ссыхаюсь.

  – Ссыхаешься?

  – Да, ссыхаюсь.

  – Ох, ты дурашка! Это же невозможно! Как человек может ссыхаться? Ты что, действительно считаешь, что от твоей диеты ссыхаются кости? Кости не тают! Снижение калорий только сокращает количество жира. Не будь идиотом! Ссыхаешься? Так не бывает!

  И она расхохоталась.

  – Ладно, – сказал я, – иди сюда. Вот карандаш. Я сейчас встану у стенки. Так мама мне делала, когда я маленьким был. Рисуй на стене линию там, куда карандаш упрется, когда я голову уберу.

  – Ладно, глупый, – согласилась она.

  И провела черту.

  Через неделю я уже дошел до 131. Все быстрее и быстрее.

  – Иди сюда, Сара.

  – Что, глупыш?

  – Рисуй.

  Она нарисовала. Я обернулся.

  – Вот видишь, я потерял 24 фунта и 8 дюймов за последнюю неделю. Я таю! Во мне теперь 5 футов и 2 дюйма. Это безумие! Безумие! С меня довольно. Я застал тебя, когда ты подрезала мои штанины, мои рукава. Номер не пройдет. Я опять начинаю есть. Мне кажется, ты в самом деле какая-то ведьма!

  – Вот глупый…

  Вскоре после этого меня вызвали к начальству.

  Я вскарабкался на стул перед его столом.

  – Генри Марксон Джоунз-Второй?

  – Слушаю, сэр?

  – Вы действительно Генри Марксон Джоунз-Второй?

  – Разумеется, сэр.

  – Ну что, Джоунз, мы тщательно за вами наблюдали. Боюсь, вы просто для этой работы больше не подходите. Нам очень не хочется, чтобы вы так нас покидали… Я хочу сказать, что нам не хочется вас вот так отпускать, но…

  – Послушайте, сэр, но я же всегда стараюсь, как могу.

  – Мы знаем, что вы стараетесь, Джоунз, однако, мужская работа просто вам больше не под силу.

  И он меня уволил. Конечно, я знал, что получу свою компенсацию по безработице. Но все равно думаю, так выкидывать меня вон с его стороны было мелко…

  Я остался дома с Сарой. Что еше хуже – она меня кормила. Дошло до того, что я больше не мог дотянуться до дверцы холодильника. А потом она посадила меня на маленькую серебряную цепочку.

  Скоро во мне осталось уже два фута. Чтобы посрать, приходилось присаживаться на детский стульчик с горшочком. Но она по-прежнему разрешала мне пить пиво, как и обещала.

  – Ах, мой маленький зверек, – говорила она, – какой ты маленький и славненький!

  Даже наша любовная жизнь подошла к концу. Все растворилось пропорционально. Я взбирался на нее, но через некоторое время она меня просто снимала и смеялась.

  – Ах, ты попытался, мой маленький утенок!

  – Я не утенок, я мужчина!

  – Ох ты мой славненький мужчинский мужичок!

  И она подхватывала меня и целовала красными губами…

  Сара довела меня до 6 дюймов. В магазин она носила меня в своей сумочке. Я мог разглядывать людей сквозь дырочки для вентиляции, которые она проковыряла. К чести этой женщины могу сказать одно. Пиво мне по-прежнему разрешалось. Теперь я пил его наперстками. Кварты хватало на месяц. Раньше оно, бывало, приканчивалось минут за 45. Я смирился. Я понимал, что захоти она – и я исчезну окончательно. Лучше уж 6 дюймов, чем ничего. Даже чуточкой жизни дорожишь, когда конец близок. Поэтому я развлекал Сару. Ничего больше не оставалось. Она шила мне крошечную одежду и обувь, сажала на радиоприемник, включала музыку и говорила:

  – Танцуй, малютка! Танцуй, мой шут! Танцуй, мой дурачок!

  Что ж, компенсацию по безработице сходить и получить я все равно не мог, поэтому приходилось танцевать на радиоприемнике, а она хлопала в ладоши и смеялась.

  Знаете, пауки пугали меня ужасно, а мухи были размерами с гигантских орлов; если бы я попался в лапы кошке, она мучила бы меня, как мышонка. Но жизнь по-прежнему была мне дорога. Я танцевал, пел и цеплялся за нее. Сколь мало бы у человека ни оставалось, он поймет, что всегда сможет обходиться еше меньшим. Когда я гадил на ковер, меня шлепали. Сара везде разложила листики бумаги, и я срал на них. И отрывал от них кусочки еше меньше – подтираться. На ошупь – как картон. У меня начался геморрой. По ночам не спал. Чувствовал себя человеком второго сорта, осознавал, что попал в ловушку. Паранойя? Как бы то ни было, лучше становилось, когда я пел и танцевал, и Сара давала мне пиво. По какой-то причине она оставила мне эти шесть дюймов. В чем причина заключалась, выходило за рамки моего понимания. Впрочем, почти все остальное тоже теперь выходило за мои рамки.

  Я сочинял Саре песенки, так их и называл: Песенки для Сары.

  «о, я нахальный такой карапуз –

  то есть, покуда не разойдусь,

  да никуда не засадишь дружка

  кроме игольного, на хуй, ушка!»

  «хочешь адмиралом стать на королевском флоте?

  отрасти до 6 дюймов и ебись…

  сможешь умываться золотистым ливнем,

  когда Королева делает пись-пись…»

  Но однажды ночью случилось нечто отвратительное. Я пел и танцевал, а Сара валялась на кровати, голая, хлопала в ладоши, трескала вино и хохотала. Я был в ударе. Один из лучших моих концертов. Но, как обычно и бывало, крышка радиоприемника нагрелась и стала жечь мне пятки. Терпеть больше не было сил.

  – Слушай, крошка, – сказал я, – с меня хватит. Сними меня отсюда. Дай мне пива. Вина не надо. Сама пей эту бормотуху. Дай мне наперсток моего хорошего пива.

  – Конечно, сладенький мой, – ответила она, – ты сегодня чудесно выступал. Если б Мэнни с Линкольном выступали так же хорошо, как и ты, то сегодня были бы с нами. Но они ни петь, ни танцевать не хотели, они куксились. А самое худшее – возражали против Последнего Акта.

  – Что же это за Последний Акт?

  – Пока, миленький мой, пей себе пиво и не напрягайся. Мне хочется, чтобы ты Последним Актом тоже насладился. Совершенно очевидно, что ты гораздо талантливее Мэнни или Линкольна. Я в самом деле верю, что у нас с тобой может произойти Кульминация Противоположностей.

  – О, черт возьми, еше бы, – сказал я, опустошая наперсток. – Налей-ка мне еше. И что же это за Кульминация Противоположностей такая?

  – Пей пиво, не спеши, моя сладенькая малютка, скоро узнаешь.

  Я допил пиво, а потом и произошла эта гадость, самая мерзостная гадость в жизни. Сара взяла меня и положила между ног, которые слегка при этом расставила. Я оказался лицом к волосяной чашобе. Напряг мышцы спины и шеи, чувствуя, что мне предстоит. И меня впихнули во тьму и вонь. Я слышал, как Сара застонала. Затем она начала мною медленно двигать – туда-сюда. Как я уже сказал, вонь была непереносима, дышалось едва-едва, но воздух все-таки там оставался – в каких-то закоулках и кислородных сквозняках. Время от времени голова моя, самая макушка, утыкалась в ее Лилипутика, и она испускала сверхпросветленный стон.

  Сара задвигала мной быстрее и быстрее. Кожу начало жечь, дышать стало еше труднее; вонь усугубилась. Было слышно, как она хватает ртом воздух. Мне пришло в голову, что чем скорее я с этим покончу, тем меньше буду мучиться. Всякий раз, когда она себя мной таранила, я изгибал спину и шею, вписываясь всем своим существом в этот ее поворот, стукаясь о Лилипутика.

  Вдруг меня выдрали из этого ужасного тоннеля. Сара поднесла меня к лицу:

  – Кончай, проклятое отродье! Кончай! – скомандовала она.

  Сара совсем обалдела от вина и страсти. Я ощутил, как меня снова со свистом ввергают в тоннель. Она поспешно ерзала мной вперед и назад. Тут я неожиданно вобрал в легкие воздуху, чтобы раздаться в размерах, набрал в челюсти побольше слюны и выхаркнул – раз, другой, третий, 4, 5, 6 раз и прекратил… Вонь сгустилась сверх всякого воображения, и меня, наконец, извлекли на воздух.

  Сара поднесла меня к лампе и осыпала поцелуями всю голову и плечи.

  – О, дорогой мой! о мой драгоценный маленький хуечек! Я тебя люблю!

  И поцеловала меня своими кошмарными красными накрашенными губами. Меня вырвало. Затем, утомленная вином и страстью, она забылась, положив меня между грудей. Я отдыхал и слушал, как бьется ее сердце. С этого своего проклятого поводка, с серебряной цепочки она меня отпустила, но какая разница. Едва ли я был свободен. Одна из ее массивных грудей скатилась на сторону, и я, казалось, лежал на самом сердце. На сердце ведьмы. Если я был решением Взрыва Народонаселения, то почему она не пользовалась мною больше, чем просто развлечением, больше, чем сексуальной игрушкой? Я вытянулся на ней, слушая стук сердца. Я решил, что она все-таки ведьма. Потом поднял голову. И знаете, что я увидел? Поразительнейшую вещь. Наверху, в шелке под самым изголовьем. Шляпную булавку. Да, шляпную булавку, длинную, с такой круглой пурпурной стеклянной штукой на конце. Я прошел у нее между грудей, вскарабкался по горлу, залез на подбородок (ценой немалых усилий), потом на цыпочках перешел губы, а потом она чуть шевельнулась, и я едва не свалился – пришлось даже за ноздрю схватиться. Очень медленно я поднялся мимо правого глаза, – голова ее была слегка повернута влево, – и вот я уже на лбу, миновал висок и забрался в волосы – очень трудно сквозь них продираться. Затем встал и изо всех сил вытянулся, подтянулся – едва удалось за эту булавку схватиться. Спускаться оказалось быстрее, но опаснее. Несколько раз я чуть было не потерял равновесие с этой булавкой на плече. Свалился бы разок – и кранты. Несколько раз я не мог сдержаться и хохотал, настолько смешно все это было. Итог конторской вечеринки, С Новым Годом.

  Потом я снова оказался под этой массивной грудью. Положил булавку и прислушался. Я пытался точно уловить стук сердца. Определил место – в аккурат под небольшой коричневой родинкой. Затем встал во весь рост. Поднял шляпную булавку с ее пурпурной стеклянной головкой, такой красивой под светом лампы. И подумал: а получится? Во мне всего 6 дюймов, а булавка, должно быть, раза в полтора меня больше. 9 дюймов, значит. Сердце, кажется, ближе.

  Я поднял булавку над головой и с размаху всадил ее. Под самой родинкой.

  Сара перевернулась и задергалась. Я держался за булавку. Она меня чуть на пол не скинула – а он, если брать в сравнительных размерах, казался в тысяче футов от меня, и такой полет бы меня точно прикончил. Я держался. С ее губ сорвался странный звук.

  Затем всю ее передернуло, будто женщине стало зябко.

  Я подтянулся и всадил оставшиеся 3 дюйма булавки в ее грудь, пока красивая пурпурная головка не уткнулась в самую кожу.

  Затем Сара затихла. Я прислушался.

  Услышал стук сердца: раз два, раз два, раз два, раз два, раз два, раз…

  Остановилось.

  А потом, цепляясь и хватаясь своими маленькими руками убийцы за простыню, я слез на пол. Во мне оставалось 6 дюймов росту, я был реален, испуган и голоден. В одной из оконных жалюзи спальни я обнаружил шель, выходившую на восток и бежавшую от пола до потолка. Схватился за ветку кустарника, забрался, прополз по ней внутрь куста. Никто, кроме меня, не знал, что Сара умерла. Однако, реальной пользы в этом не наблюдалось. Если я хочу жить дальше, надо найти, чего бы поесть. Но отвязаться от мысли: как мое дело рассматривали бы в суде, – я не мог. Виновен? Я оторвал кусочек листика и пожевал. Не годится. Едва ли. Потом во дворе к югу я заметил дамочку, выставившую тарелку с какой-то дрянью для своего кота. Я выполз из кустика и стал пробираться к ней, следя за любым движением и домашним животным вокруг. На вкус дрянь оказалась гаже всего, что мне в жизни доводилось есть, но выбора не было. Я сожрал с кошачьей тарелки все, что в меня влезло, – у смерти вкус гораздо хуже. Потом дошел до куста и снова забрался внутрь.

  Вот он я, решение проблемы Взрыва Народонаселения, болтаюсь на кустике с набитым кошачьей едой пузом.

  Дальнейшими подробностями мне вас утомлять не хочется. Постоянно спасался от кошек, собак и крыс. Ошушал, как помаленьку подрастаю. Наблюдал, как выносят тело Сары. Залез внутрь и понял, что еше слишком маленький и по-прежнему не достаю до дверцы холодильника.

  Был день, когда кот чуть было меня не сцапал, когда ел из его миски. Пришлось делать ноги.

  Во мне уже было 8 или десять дюймов. Я рос. Я уже пугал голубей. Когда можешь распугивать голубей, то уже знаешь – победа не за горами. Однажды я просто помчался по улице, прячась в тени зданий, под заборами и прочей ерундой. Я так бежал и прятался, пока не достиг супермаркета; там, у самого входа, я спрятался под газетным киоском. Когда подошла большая женщина, и электрическая дверь открылась, я проскользнул внутрь за ней следом. Один из кассиров у выхода поднял голову, когда я проходил мимо:

  – Эй, а это еше что за чертовня?

  – Какая? – переспросила покупательница.

  – Мне что-то показалось, – ответил кассир, – а может, и нет. Нет, надеюсь, что да.

  Мне как-то удалось прокрасться к ним на склад незаметно. Я спрятался за ящики с печеными бобами. Той же ночью я вышел из укрытия и наелся до отвала. Картофельный салат, маринованные огурчики, ветчина с черным хлебом, чипсы и пиво, много пива. Это стало входить в привычку. Целыми днями я прятался на складе, а ночью выходил и устраивал себе банкет. Но я рос, и прятаться становилось все труднее. Я пристрастился наблюдать, как менеджер каждый вечер складывает в сейф выручку. Уходил он последним. Каждый вечер, когда он убирал деньги, я считал паузы. Порядок, казалось, был такой: 7 направо, 6 налево, 4 направо, 6 налево, 3 направо, открыто. Каждую ночь я подходил к сейфу и подбирал цифры. Чтобы доставать до замка, приходилось строить что-то вроде лестницы из пустых коробок. Ничего не получалось, но я попыток не бросал. То есть, каждую ночь. А тем временем я рос быстро. Наверное, уже фута 3 было. В магазине секция одежды оказалась очень маленькой, поэтому приходилось забираться в размеры больше. Проблема народонаселения возвращалась. А потом однажды ночью сейф открылся. Там лежало 23 тысячи долларов наличными. Должно быть, я попал на них перед самой сдачей денег в банк. Я прихватил ключ, которым пользовался менеджер, чтобы выйти, не поднимая сигнала тревоги. Прошел немного вниз по улице и на неделю снял себе номер в Сансет-Мотеле. Барышне сказал, что работаю карликом в кино. Это только нагнало на нее больше скуки.

  – Никакого телевидения или громких звуков после десяти вечера. Таковы у нас правила.

  Она взяла у меня деньги, дала квитанцию и закрыла дверь.

  На ключе было написано: Комната 103. Я ее даже смотреть не стал. Двери мелькали мимо: 98, 99, 100, 101, а я шагал на север, к Голливудским Холмам, к тем горам, что за ними, и великий золотой свет Господа сиял мне, и я вырастал.